Классовое бессознательное. Западные заводы становятся полигонами для новой социальной практики и борьбы

Рабочее движение или, точнее, его отсутствие — одна из главных загадок российского капитализма. Два десятилетия рыночной экономики породили у нас почти полный набор общественных явлений, стандартно сопутствующих его развитию, и только со свободными профсоюзами как-то не клеится. Вернее, профсоюзное движение есть, забастовки время от времени случаются, но, вспыхивая точечно то здесь, то там, они не превращаются в естественную форму социальной борьбы, как это происходит в большинстве индустриальных стран мира — от Германии до Южной Кореи, от Бразилии до Туниса.

В течение 1990-х годов стачки случались гораздо чаще, хотя по сути напоминали скорее голодные бунты. Люди оставляли работу скорее от отчаяния, а не для того, чтобы, сформулировав четкие и конкретные требования, организованными усилиями добиться их выполнения. Когда в начале 2000-х годов положение рабочих улучшилось, подобного рода выступления сошли на нет.

Упадок промышленности не мог не повлиять на ситуацию. Легко выдвигать требования к хозяину завода, когда прибыли растут, предприятие загружено заказами и не хватает рабочих рук. В такой ситуации капиталист легко готов делиться. Но когда производство лежит на боку, рабочий боится потерять даже то, что у него есть, он предпочитает не конфликтовать с собственником.

И все же важнейшей проблемой для рабочего движения была социальная культура самих советских рабочих, привыкших чувствовать себя единым целым со своим предприятием, гордившихся своим трудом и местом в обществе, воспринимавших и себя и директора завода как единое целое, как трудовой коллектив. На предприятиях существовали своего рода общинные отношения со своей круговой порукой (включая взаимные уступки и неформальную взаимопомощь рабочих и мелкого начальства, которое готово было сквозь пальцы смотреть, например, на нарушение трудовой дисциплины, но зато легко могло мобилизовать людей на работу по выходным в конце месяца, чтобы срочно выполнить срывающийся план).

Все это вроде бы ушло в прошлое вместе с советской системой… но традиция осталась. Сохранилась атмосфера, сохранились привычки, дурные и хорошие, но в любом случае плохо совместимые с требованиями социальной самозащиты при капитализме, когда важнейший принцип для рабочего — осознать, что он является наемным работником, интересы которого принципиально отличаются от интересов работодателя. Этот работник не чувствует себя частью производства, для него важнее осознать себя частью класса и наработать навыки солидарности. На этих навыках, в свою очередь, строятся свободные профсоюзы. Солидарность закрепляется маленькими победами — переговоры, забастовки, кампании протеста заканчиваются повышением зарплаты, улучшением условий труда и т. д. Но, быть может, важнее, чем все эти маленькие победы, оказывается крепнущее чувство собственного достоинства и уверенности в своих силах, горизонтальные связи и новая культура поведения. С приходом в Россию западных сборочных производств на этих предприятиях возник своего рода полигон новой социальной практики и борьбы. Сама специфика работы в транснациональной корпорации способствует распространению через границы «вируса классовой борьбы».

Однако новая практика плохо приживается на старых заводах, где переход предприятий в частные руки не изменил привычного уклада жизни. Сравнивая два предприятия в Калуге — некогда славный советский Калужский турбинный завод и построенный совсем недавно «Фольксваген», — мы видим два разных мира, две культуры, два отношения к жизни. На «Фольксвагене» только что предзабастовочная готовность завершилась переговорами, в ходе которых свободный профсоюз добился повышения зарплаты и нового графика работы. На КТЗ любые решения начальства воспринимают как явление природы.

Значит ли это, что со старыми советскими заводами сделать ничего нельзя? Нет, там тоже многое меняется. Но происходит это очень непросто. Главное, люди просто не знают, что можно по-другому.

Сетевой проект «Школа социальной борьбы» начат Институтом глобализации и социальных движений (ИГСО) для того, чтобы и проблемы, и опыт, и успехи социальной самозащиты, пока являющиеся достоянием лишь небольшого числа активистов, сделать достоянием многих, а знание экспертов соединить с практическими усилиями людей, привыкших добиваться практических и конкретных результатов. Это открытый проект, окончательного результата которого мы сами еще не знаем. Своего рода эксперимент с детективным, по сути, сюжетом: удастся ли нам, опираясь на знания и опыт активистов свободных профсоюзов, способствовать росту того самого знаменитого классового сознания, о котором в прошлые времена советские люди так много читали и про которое наши сограждане до сих пор так мало знают? Ответ мы будем искать все вместе.